Запах отсыревшей штукатурки. Капающая с потолка вода. Мы часто собирались здесь, в полуподвальных помещениях, в последние несколько месяцев перед судом. Наивные мечтатели. Дети подземелий. Не знали мы еще тогда, к чему приведут нас эти мечты лучшего общественного устройства в условиях всеобщей государственной подозрительности и предательства самой идеи…
* * *
Каждый новый шаг по ступеням давался со все большим трудом. Время растягивалось на бесконечность и иногда как будто бы замирало вовсе. Сколько же стоит человеческая жизнь, и кто возьмет на себя право ее измерить? В тот день за наши не дали бы и гроша.
* * *
Мы воевали с тобой вдвоем, плечом к плечу. Мы бросили вызов всему их духовному мещанству, всей лживости их газетчиков и бумагомарателей, всему скудоумию и цинизму этих снобов – всей той слабости, которую они столь тщательно взращивали внутри самих себя на протяжении многих лет. Мы сделали это ради них же самих. И они ответили нам своей благодарной клеветой, распусканием слухов и всяческих нелепостей. Ты была единственной, кто не подвел меня спустя все эти годы. Моя Аня.
* * *
Я любил обнимать тебя за плечи, неслышно – или же мне казалось, что так оно и было – подходя сзади, любил целовать тебя в шею, с головой зарываясь лицом в твои кудри. В такие моменты ты часто смеялась, и твой звонкий смех эхом разносился по нашему общему дому. Ты ведь помнишь?
* * *
Я был слишком немолод для многих юношеских радостей и восторгов. Что я мог дать тебе кроме многих однообразных лет творчества, долгов и своего скверного характера? Но ты осталась со мной до конца. Самая верная из женщин.
* * *
Они действительно верили, что Бог поможет их мужьям в этом нелегком пути – и вместе с тем разделили судьбу и путь свой с теми, кого так искренне любили. Как будто бы стремились успеть там, где может не успеть Он. Не успев насладиться жизнью на воле, они успевали любить друг друга в этой новой для них тюрьме.
* * *
Шарманка… вот что будило меня в те дни. Звуки ее неизменно придавали мне бодрости и веселья, и на время развеивали столь часто мучившую меня тоску. Что за чудное изобретение давно забытых лет!
* * *
Я не любил духовную и физическую духоту – затхлость воздуха, идей или тем для разговоров. Слово, как и воздух, должны обладать своей свежестью и бодрить, а не удушать сознание и тело.
* * *
Это сковывающее руки чувство, пришедшее ко мне со времен, когда они действительно были закованы в кандалы… С тех пор я не любил носить часы – само их присутствие слишком сильно напоминало о временах, когда судьба и руки мои были связаны, а время текло слишком неторопливо. Да и разве стоит мерить критерием времени те периоды своей жизни, которые длятся как одно маленькое мгновение – или же целая вечность?
* * *
Было приятно слушать по вечерам шум дождя, барабанящего своими сочными каплями в полуприкрытое окно и эхом звенящего по мостовой. Этакий небесный барабанщик! Но как же неудобно было управляться с ним посредством зонта, занимающего твои руки, когда тот то и дело норовил вырваться из них под порывом внезапно нахлынувшего ветра. И я старался по мере сил обходиться без него. Главней всего – погода в доме.
* * *
Я любил осеннюю лиственную красоту. Мы сидели по вечерам вдвоем с тобой, укутавшись теплым пледом, пили сладкий чай и наблюдали, как осень гоняет по ветру листья. Сладкие теплые деньки…
* * *
Самый верный, хоть и тяжелый, способ обучить стремящегося стать сильным человека новому опыту и пониманию вещей – это бросить его в непростые и совершенно чуждые для него обстоятельства. Пловцы, преодолевшие этот жизненный шторм, очень быстро избавляются от множества собственных глупостей.
* * *
Запрещенный. Я так гордился тогда, что стал таковым! Быть запрещенным в обществе жестоких и подлых людей – это дорогого стоит.
* * *
Иногда я действительно задыхался – и в прямом, и в косвенном смысле. Груз невысказанных обид и неизлитой горечи моего прошлого временами слишком сильно давили на меня. Невырвавшийся крик застревал в горле. Но ты стала моим утешителем.
* * *
Ты снова станешь моей надеждой. Я верю.